Он сел. Громкий ропот пронесся над столом. Для меня утрата «Теории познания» стала новостью. Еще один нож прозвенел по еще одному бокалу, на сей раз слово взял Эндрю. Он поднялся со своего места среди вегетарианцев-левшей и сообщил:

– Некоторые из нас недавно посовещались и решили, что деньги, собранные для людей на лугу, лучше всего будет инвестировать. В настоящий момент мы изучаем высокодоходные облигации и долгосрочные фонды, гарантирующие надежность и рост. Если рынок сохранит обороты, а взносы продолжат поступать нынешними темпами, лет, скажем, через пять-семь у нас будет весьма солидный оборотный капитал. Это позволит нам помочь нуждающимся, не растрачивая основные средства.

Все закивали. Типичными комментариями были «Хорошая идея» и «Правильно мыслишь, Эндрю».

Дальше пришла очередь Генри. Он поднялся и сказал:

– Я поставлю шахматные доски в обычном месте у «Социологии и урбанистики», завсегдатаи, если хотят, могут прийти на кофе туда, потому что час уже поздний. Пара слов для новых игроков, которых может заинтересовать древняя мужская игра в шахматы. Как некоторым из вас уже известно, нашему брату Полу в последнее время везет… – Знающий смех нескольких шахматистов. – …И нам очень нужно, чтобы пришел какой-нибудь гений и сбил с него спесь. Пара намеков. Не тратьте время на часах и дважды подумайте, прежде чем разменивать ферзей, потому что в эндшпиле Пола обойти очень трудно. Мы более чем рады любому, кому интересно попробовать.

– Меня никто не победит! – похвастался Пол, и шахматисты снова рассмеялись, и тогда встал Фрэнк и сказал:

– Я вряд ли обыграю Пола в шахматы, но с удовольствием разорю его в покер.

Это, естественно, вызвало еще больше смеха в разных местах за столом. Слышать смех было приятно. Фрэнк дружелюбно продолжил:

– Мы попросим всех, кто сидит за маленькими столами, после ужина убрать свои тарелки, валить ко всем чертям и уступить место нам, серьезным игрокам.

– Иди в жопу! – раздался крик от одного из вышеуказанных столиков. Это рявкнул Чак, видимо уже напробовавшийся скотча. Было не совсем ясно, шутит он или нет. Восклицание Чака прозвучало агрессивно, неловко – на грани. У него проблемы с алкоголем. Ему нужна помощь. Фрэнк, сам уже успевший поддать, мудро предпочел не связываться с собратом-алкоголиком.

– Ха-ха, – усмехнулся он и быстро сел.

После объявления Фрэнка поднялся Том, тоже сообщил насчет какой-то игры. Потом последовали новые объявления, и все тоже об играх (кости, червы – наше обычное времяпрепровождение), хотя про одну я раньше не слышал – «Сухопутная война», отмененная из-за плохих погодных условий. Наконец слово взял Шеймус. Он положил себе еды и вопреки всему добрался до своего стула во главе стола, рядом с Хайрамом. Он встал и (мне показалось, то ли сонно, то ли пьяно: его шатало из стороны в сторону) пробормотал:

– Слушайте. Получасовая тренировка, команда в рубашках против команды без. Позже сегодня вечером. Черт бы подрал этих летучих мышей. Тут холодно. Очень холодно. Футболисты, после десерта и кофе собираемся на разминку у черного дивана. Ой.

Он свалился обратно на стул. Его голова упала вперед и словно потянула его за собой, и он тут же уснул, разлегшись на столе. Все молчали.

После небольшой паузы Шеймус поднял голову и вроде бы осмотрелся. Отодвинул стул, поднялся, медленно ушел в книжные шкафы.

Я воспользовался моментом бессловесной тишины, чтобы сделать собственное заявление. Сразу отмечу, что это мое обращение к братьям было совершенно незапланированным, но все же исключительно прочувствованным и, надо добавить, важным для них. Перед тем как заговорить, я дождался, пока Шеймус исчезнет в «Стихах и пьесах эпохи Реставрации». Как только он совершенно скрылся из глаз, я прочистил горло, распрямился (плечи расправлены, воздух свободно наполняет грудь), расслабил диафрагму, напомнив себе не задыхаться во время речи, и сказал:

– Генеалогия – это не просто система составления родословной. Генеалогическое древо – это живой организм. Это буквально живое дерево, и ветки этого дерева – человеческие жизни, что прочнее любой древесины. Узы, связывающие жизни, жизнь за жизнью, протянуты через время. А человеческие узы – это всегда творения чувств. Исследователь рождений и смертей сам переживает – возможно, в виде далекого и необъяснимого воспоминания – эхо древних привязанностей, все радости и разочарования, что всегда сплачивали людей в семьи. Кто хоть раз навещал кладбище? Кто стоял в тиши среди надгробий и не чувствовал, как по спине пробегает холодок? Ужели я один среди братьев сопереживаю умершим?

На меня навалилась усталость. Пес громко глодал хрящи и кость. В библиотеку повеяло холодным воздухом, мне стало зябко. Я с любовью подумал об остальных Дагах, погибших в младенчестве и детстве, и о будущих, еще не рожденных Дагах. Не слишком ли далеко я зайду, представив, что все души моих тезок сейчас во мне или что одна-единственная древняя душа мчится сквозь жизнь по цепочке людей, носящих это имя?

Я продолжил импровизированную лекцию для братьев. По прикованным ко мне взглядам было ясно, что я захватил их внимание. Я не самый плохой оратор, когда войду в раж. Я находил зрительный контакт с каждым, брат за братом, чтобы создать впечатление, словно обращаюсь к нему – лично, доверительно; чтобы все мои братья прекратили жевать, отложили вилки и вели себя как положено.

– Мертвых не следует бояться. Их духи – внутри нас. Нас населяют мертвые. Я чувствую, что во мне живут духи предков. Танец Короля кукурузы – ночной танец смерти и жизни, растущей из смерти! Холодные ветра грядущей зимы задувают через красную библиотеку! Зима рядом! Кто возьмет нож и вырежет бьющееся сердце Короля кукурузы? Короля кукурузы нужно принести в жертву!

Никто не шевельнулся. Один за другим мои любимые братья отворачивались от меня. Они ерзали на стульях, смотрели на еду на тарелках или на потолочные своды и громоздкие люстры, что нежно покачивались на ледяном сквозняке. Один шутник через несколько мест от меня – не знаю, кто именно, – сказал тихо, но отчетливо:

– Что у Дага с лицом? Его будто избили.

– Он пил, – ответил второй голос поблизости.

Времени искать, кто это сказал, не было. Хайрам резко произнес со своего большого стула во главе дубового стола: «Помолимся» – призыв прекратить разговоры, закрыть глаза и склонить головы.

– Отец наш, благослови нашу трапезу и благослови нас. Не дай нам сражаться между собой без нужды, но помоги вести себя благородно. Пригляди за теми нашими братьями, кто не смог явиться к столу из-за увечий, и прости нас за то, что мы изувечили их. Помоги нам возлюбить всех тварей, людей и зверей, рыб и птиц, и все зеленые создания. Охрани нашу красную библиотеку от возгорания проводки в стенах и не допусти к нам дождь, холод и воров. Прошу, помоги нам сберечь наш образ жизни. А особо мы все просим за Дага, который пообещал подменить квотербека в следующее воскресенье и выйти на поле против «Епископальных священников». Аминь.

– Аминь. Аминь, – вторили голоса вокруг.

Трапеза официально началась. Стол обходили графины с водой и горошек в мисках. Моя тарелка, к сожалению, так и осталась пустой. На моем месте сидел Аллан. Проталкиваясь к главному блюду, я молился, чтобы там осталось хоть что-то. Конечно, нам всегда всего мало. Декантеры уже опустели. Ветер звенел оконными стеклами и задувал свечи на столе. Внезапно над головой пронеслась огромная летучая мышь – так низко, что было слышно ее кожистые крылья, когда она в последний момент уворачивалась от препятствий, – и молодые отцы пригнулись. В это время за столом разгорались многочисленные перепалки:

– Что?

– Он сказал не так!

– Спроси Антона. Он всю жизнь в депрессии. Эй, Антон, тебе это помогало?

– Все, что я могу сказать: когда ты болен, себя надо беречь!

– Что?

– Я четко его слышал, потому что стоял рядом в тот самый момент, когда он упал!

– Эти несчастные люди!

– Кто?

– Антона здесь нет!

– Я не слышу!

– Он сказал: «Бог вдали от нас».

– Кто-нибудь видел овчарку?

– Он сказал не так!

– Я говорю: у него